— Длор Эоланд женился с помощью родового кольца. Но потом он, конечно, надел бы на жену браслет.

— Значит, хочет подстраховаться, чтобы Раввер не женился?

— Да.

Я потрогала треснувший от пинков деревянный ящик. Удивительно, как дом идеально имитирует материалы. Затем развернулась к шеренгам развешанных платьев. Из-под подола выглядывала монетка с зазубренными краями. Удивлённая столь необычной формой, я подошла ближе и подняла кругляш.

Он оказался шестерёнкой с полусферами чёрных камушков.

— Хм, — встав на четвереньки, я стала искать остальные монеты Эоланда.

Пол задвигался, стаскивая их ко мне, пока не подтянул все пять. Только на одной камушки были красные.

Вроде шестерёнки как шестерёнки, никаких номиналов. Может, здесь по цвету камней стоимость определяли?

— Это деньги такие?

— Нет, деньги выглядят иначе.

— Хм, — ещё более задумчиво произнесла я.

Шестерёнки были с потёртостями, словно их использовали в механизме. Если Эоланд уронил их случайно, он вернётся. Бросив шестерёнки на пол, я отошла поближе к своему укрытию.

— Эоланд не спохватился? — уточнила я. — Не идёт за ними?

Помедлив, Саранда задумчиво произнесла:

— Он в кабинете хозяина. Подсыпает что-то в графин с водой.

Я задохнулась от негодования. С трудом уточнила:

— И вы бы Раввера об этом не предупредили? Не помогли бы?

— При прежних установках — нет. Мы бы этого даже не увидели: длорка Нейзалинда запретила за ним следить.

То есть Эоланд уверен, что Раввер выпьет то, что он ему подсыпал, и никто об этом не узнает… Да что это за родственники такие?

***

Голова гудела. Казалось, аргументы императора утрамбованы в неё слишком плотно и пытаются разорвать череп изнутри.

С точки зрения логики он прав: я хотел служить стране, я получил такую возможность, и даже проклятие можно использовать для усиления государства. А использовать надо всё, ведь от этого зависели судьбы миллионов людей и тысяч длоров. Но…

Я не мог похвастаться восхитительным хладнокровием императора. Не мог легко принимать решения, в результате которых прольётся чья-нибудь кровь или разрушится жизнь. Сколько себя помню, стремился стать таким, но не получалось, всё равно я слышал голос глупого сердца и совести.

Как стать настолько же расчётливым? Как научиться без сожалений обрекать на смерть? Говорят, император обрёл безжалостность, а заодно и нетерпимость к простолюдинам, после смерти сына от рук террориста-черундца. Мне после смертей стольких жён, после всего увиденного при подавлении восстания в Черундии, тоже пора стать равнодушным к любой смерти. Но не стал… и это тяжело.

Тяжело и несовместимо с моей должностью: углубляясь в частное, слишком раскрываешь сердце и не можешь манипулировать общим, потому что решения такого уровня для кого-нибудь всегда имеют негативные последствия.

Я скатывался к частному, ставя судьбу нескольких женщин выше службы.

Но настолько ли я хороший министр внутренних дел, чтобы своё право на должность оценить в несколько жизней?

Вот я и вернулся к вопросу, мучившему меня двое суток назад перед столкновением с Лавентином.

А сколько с того момента событий произошло — впору от отчаяния волосы на голове рвать.

Насколько изменился мой мир.

И… я больше не трепетал от ужаса из-за того, что целый род лишился магии. Теперь я ясно осознавал: трупы в кристаллах источника что-то во мне сломали. Отравили веру в то, что магия длоров — нечто неотъемлемое и священное.

Не божественный дар отняли у семьи Какики, а что-то… непонятное, тёмное.

Остановившись в холле, я глубоко вдохнул.

Я ведь не рассказал императору о своей находке. Надо бы вернуться, но от мысли об этом холодело внутри.

Разумом я понимал, что в отношении меня император прав, но в глубине души, царапаясь и распирая грудь, поднимался протест против столь циничного подхода к жизни, чести. Я длор, и должен всегда оставаться длором, даже если нахожусь на посту. А длоры беззащитных женщин не убивают.

Прикрыв глаза, повторил: «Надо вернуться и рассказать императору о кристаллах».

Но открыв глаза, я зашагал к выходу.

В другой раз.

Слишком много дел, а браслет может потянуть домой. Надо за расследованием проследить, с Лавентином встретиться. И я так и не придумал, как подставить семью Какики, чтобы лишение магии выглядело естественно и не вызвало сильной неприязни к императору.

Слишком много дел.

Выйдя на крыльцо, я застыл. Мороз побежал по коже, лёгкие сдавило, во рту пересохло.

Дядя Вероний, всё такой же высокий и тощий, но изрядно потрёпанный временем и безденежьем, подсаживал в ландо длорку Сарсанну. При всём его росте разница в их весе была такова, что это Сарсанне надо было подсаживать дядю.

— Удачной проверки городского парка, — захлопывая дверцу, елейно пожелал дядя.

Сарсанна оказалась в весьма затруднительном положении: нас с дядей она ненавидела одинаково. Настолько одинаково, что не могла решить, кому из нас позволить насладиться тем, как она осаживает и поливает изысканным ядом его оппонента.

Необходимость кивнуть Сарсанне, пусть и незаконнорожденной, но сводной сестре императора, помогла справиться с приступом панического страха.

Я кивнул. Поджав губы, Сарсанна отвернулась. Ящеры потрусили к воротам.

Мы с дядей остались стоять. Он смотрел на меня, уголок его губы нервно дёргался.

Многие обвиняли меня в злопамятности, но правда заключалась в том, что никакие волевые усилия не помогли мне дать магию дяде — она блокировалась на эмоциональном уровне. Наш родовой источник боялся его так же сильно, как я, поэтому с той минуты, как я стал главой рода, Вероний Вларлендорский лишился магии.

Это не помогало наладить отношения. Если их вообще можно было наладить.

Даже находиться на расстоянии четырёх метров от него невыносимо. Хотелось отступить, но я заставлял себя стоять на месте и ждать, когда подадут карету.

Наконец послышалось клацанье ящерных лап, и моя карета остановилась у крыльца.

Надо было пройти мимо дяди.